Прежде всего, и Карлсон, и Наполеон - красивые, умные и в меру упитанные мужчины в полном расцвете сил. Оба буквально сваливаются на голову добропорядочным европейцам, чопорность которых фраппирована сформировавшейся на отшибе культуры (Корсика, домик на крыше) непосредственностью главных героев. Способность летать - традиционная метафора для сверхъестественно быстрых перемещений, которыми Наполеон поражал в своих кампаниях, воскрешая аналогичную быстроту Цезаря ("Longissimas vias incredibili celeritate confecit, ut persaepe nuntios de se praevenerit", говорит Светоний, Iul.57). Стоит напомнить, что способность к чудесному полету приписана Наполеону и в "Воздушном корабле" Лермонтова - Цедлица, содержание которого вполне может быть резюмировано фразой "Не каждый день мимо окон пролетают маленькие толстые человечки" ("Три повести о Малыше и Карлсоне", М.: Детская литература, 1974, с.8). Далее, Карлсон значит "сын Карла". Отца Наполеона, как известно, звали Карло, хотя указание на эту параллель нам представляется слишком тривиальным. Важнее вспомнить, что основной моделью для Наполеона при переходе от Консульства к Империи был аналогичный (ровно тысячелетней давности) монархический опыт Карла Великого: как возобновитель Западной Империи (в том числе и в непростых отношениях с папством) Наполеон имел моделью Карла, и уже современники его коронации оценивали французского императора именно на этом фоне (ср. Тюлар, с.136). Психологически их роднит разнузданное хвастовство, доходящее до мании величия. Рефрен Карлсона "Кто лучший в мире Х" имеет точным аналогом заявления Наполеона вроде сделанного в 1812 г. Коленкуру: "Не кто иной, как я, создал французскую промышленность" (Тюлар, с.201). В целом "Три повести" представляются антинаполеоновским памфлетом или же деградацией наполеоновского мифа, оторвавшегося от породившей его исторической ситуации и опустившегося до уровня городской легенды, с характерным для жанра натурализмом и скуррильным комизмом. Например, ряд пассажей "Трех повестей" в карикатурном виде изображает состояние основных отраслей искусства в эпоху Империи - тех, которые, будучи важны в пропагандистском плане, притягивали к себе пристальное внимание Наполеона. Так, картина Карлсона "Очень одинокий петух" (Три повести, с.51, 181) - безусловно, намек на известное полотно А.-Ж. Гро "Наполеон на Аркольском мосту". Описание душераздирающих трелей "Плача малютки привидения" (с.206,215) намекает на пристрастие Императора к итальянской опере (конкретно, возможно, имеется в виду "Весталка" Спонтини или "Барды" Лесюэра). Наконец, деятельность Карлсона как архитектора: "Он просто ставил один кубик на другой, так что в конце концов получилась длинная-предлинная, узкая башня, которая сверху была увенчана чем-то, что явно должно было изображать купол: на самом верхнем кубике лежала маленькая круглая мясная тефтелька" (с.25) - это абсолютно точное описание Вандомской колонны, увенчанной статуей Наполеона работы Шоде. В таком случае возмущение Карлсона ("Лучший в мире строитель воздвигает башню, и что же происходит? Кто ставит вокруг нее ограду? Кто следит за тем, чтобы она осталась стоять во веки веков? Никто! Совсем наоборот: башню ломают, уничтожают да к тому же еще и съедают чужую тефтельку!": Там же, с.31) вполне передает неизвестную нам документально, но легко представимую реакцию Наполеона на демонтаж и расплавку статуи после занятия Парижа союзниками в 1814 году. А история засосанной в пылесос марки с Красной Шапочкой (с.145) напоминает об опустошении художественных галерей в завоеванных странах. В некоторых местах заметны цезаристские симпатии Карлсона. Он ищет среди новых знакомых представителей правящих династий ("Ну, а тебя, наверно, зовут Август?" - спрашивает он у Кристера: с.84), поминает их за ритуальными трапезами ("...надо съесть ложку за маму, ложку за папу, ложку за тетю Августу...", с.274) и пальбу из пистолета при встрече дяди Юлиуса (само имя которого напоминает о Цезаре) мотивирует требованиями протокола ("Когда приезжают почетные гости, ну, всякие там президенты или короли, их всегда встречают салютом", с.316). Характерная для homo novus потребность облагородить свою родословную отлилась у Карлсона в откровенно мифотворческую декларацию: "Моя мамочка - мумия, а отец - гном" (с.396). Перед нами Наполеон печальной эпохи "австрийского брака" (в сценах с дядей Юлиусом мы склонны видеть намек на Эрфуртскую встречу, а фраза дяди Юлиуса: "А теперь я пойду и лягу в свою короткую кровать" [с.328] отражает неутешительные итоги инвентаризации австрийских территориальных потерь после сражений при Аустерлице и Ваграме). Фрекен Бок - это, разумеется, Англия (ее сестра Фрида, с ее неисправимым легкомыслием и любовью к привидениям, символизирует кельтские области, Уэльс и Шотландию). Идея Карлсона запереть ее в одной комнате с Малышом (с.183) - это печально известная континентальная блокада (coast system), заложниками которой оказались европейские торговцы и мануфактурщики. Если бы в октябре 1805 г. не произошло трафальгарской катастрофы и Наполеон смог форсировать Ла-Манш, то последовавший за этим рейд в самом неудачном для французов случае включал бы опустошение южных портов (Портсмут, Саутгемптон, Плимут), с их складами колониальных товаров, и фраза "Храбрый и в меру упитанный герой вылетает в окно и тут же вылетает назад с банкою какао в руках" (Три повести, с.176) составляла бы триумфальное содержание какого-нибудь из октябрьских бюллетеней Великой Армии. Снизить кошмарный образ "маленького капрала", терроризировавший англичан, до "малютки привидения" - значит делать хорошую мину при плохой игре, а точнее, по окончании игры - поскольку выдвинутое Карлсоном обвинение, что "соус Хильдур Бок" содержит дозу лисьего яда (с.245 сл.), едва ли не намекает на ту низменную месть, которую позволили себе англичане по отношению к узнику Св. Елены. афтор - http://roman-shmarakov.livejournal.com/156863.html